Вспышки.11
Oct. 17th, 2015 07:35 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
karasyatnikСтены были обработаны чем-то серым и очень сильно шершавым. Бетонный пол и дырка в центре. Пять квадратных метров. Стальная табуретка с дощатым верхом пристреленная дюбелями к полу. Подумалось ещё, что очень хорошо, что сверху доски. Могли и цельнометаллическую сделать...
Квадратное окно было выполнено из четырёх стеклоблоков, один из которых, судя по всему, кто-то выскреб. Во всяком случае, по наличию раствора было понятно, что было как-то так.
На улице было около -5, что для Грузии было лютейшей зимой при очень высокой влажности. Одиночка такой "роскошью", как батареи отопления, оборудована не была. Ночью было ещё холоднее. Первые часов шесть получалось ещё как-то двигаться и греть организм через это. Потом организм начал замерзать и в движении.
Заткнуть дырку от стеклоблока шапкой, которую не отняли вместе с ремнями, Сергей догадался не сразу. Да, начала мёрзнуть голова, но в целом в камере стало самую малость теплее. Бетонный мешок нагревался только от температуры тела, а тело нормально питалось пару суток назад и на сколько могло хватить его, измотанного армейскими столовыми, можно было только догадываться. Спать сидя, подогнув ноги от бетонного пола получалось только очень недолгое время, пока спящее тело не начинало кренить в падение.
На вторые сутки откуда-то взялось ещё чуть-чуть сил на то, чтобы отжиматься и греть мышцы, разгоняя кровь. Принесли кусок чёрного хлеба грамм на сто и полкружки крашенной чем-то холодной воды, которая должна была обозначать, наверное, чай. Принесли почему-то утром, а потом, до вечера, вообще никто двери не открывал ни зачем. В туалет не хотелось оттого, что было нечем. На третьи сутки опять принесли такой же "завтрак". Начала немного кружиться голова и появилась этакая слабость с безразличием ко всему. На третьи сутки отжиматься уже не получалось. Мышцы потихоньку затекали и начали болеть. Начала мёрзнуть сильно голова. Проветривание с согреванием головы шапкой помогло не очень. Третья ночь была самой страшной. Ещё и на улице похолодало. В короткие минуты потери сознания сидя на табуретке, которые вряд ли можно было назвать "сном", снились тёплые полати на печке у бабушки и булькающий на плите печи чугун со щами.
На четвёртые сутки пришёл выводной с начгубом и его вывели в коридор. Спросили, хочет ли он в туалет. Сводили. И отвели в общую камеру.
Ноги едва держали. Сил что либо говорить или, тем более, что либо делать не было никаких. С порога открывалась картина, которая не предвещала ничего хорошего. Общая камера была большая, метров двадцать квадратных. Дощатый пол, пять радиаторов батарей, два окна из десятка стеклоблоков. Посредине довольно большой стол и шесть табуреток, всё прикрученное к полу. За столом сидели четверо, ещё двое на полу у батареи. У сидевших за столом точенные нарощенные каблуки, толстая и высокая подшива, кожаные ремни и морды такие, какие по-молодухе не наесть даже в хлеборезке.
-Это ты что ли в мешке сидел вчера-позавчера?
-Где?
-Ну, в одиночке.
-Да, я. Трое суток.
-Мда... Видать с интересной историей ты сюда попал, раз такое тебе отмерили. Выглядишь ты, прям скажу, очень не очень.
Как звать-то, родом откуда?
-Сергей. Из Красноярска.
-Опаньки! Зёма, значит!
-Ты тоже с Красноярска?
-Нет, с Комсомольска. Но, тут любому с наших краёв радуешься... Это у этих всё, если за сто километров, так - ни разу не земляки. А у нас, от Сахалина до Урала всё один народ. Будем знакомы, мы с тобой тёзки. Всё потом, а пока вались вон к той батарейке, там самое тёплое место, и топи массу пока в себя не придёшь. Жрачку на тебя я тормозну, потом похаваешь.
Сергей лёг на дощатый пол под радиатором и моментально выключился из реальности. Снился ему отец, который посадил его на коленки и гладил по голове, приговаривая: "Ничё, Сергуня... Всё будет нормально. Прорвёмся!".
***
Сейчас это представляется странным. Тогда это считалось чем-то обычным. Но, если посидеть, вспомнить и подумать...
Елена Петровна, двадцати лет от роду, выпускница педагогического техникума. Да, тогда было распределение и за какие такие заслуги или грехи её сослали в деревню, в которой была трёхлетка, этого сейчас мне просто неоткуда узнать. Одна ученица первого класса, одна третьего и трое во втором. Пятеро всего. Но, выкладывалась она полностью и, вспоминая, я склонен считать, что учителя, более преданного своей профессии я не встречал позже. Собственно, она на нас какие-то нововведения обкатывала, судя по всему. Водила нас вокруг деревни, одновременно ведя уроки за три класса. Рисовала большущий такой лист ватмана на пять звёзд, в каждой из которых было штук по полста лучиков и каждый лучик закрашивался красным за "пятёрку". Давала совершенно невероятное количество всякого такого, что совершенно не было в учебниках.
Можно сказать однозначно, что шить иглой чё угодно меня научила она. Любыми стежками, из любого положения, с пришиванием заплат и пуговиц.
Когда зимой батя увозил меня в город учиться, навовсе, она плакала. "Вы же у меня лучшего ученика забираете!". Но, тогда было нельзя никак по-другому... Она потом уехала преподавать на станцию. Стала совсем другой. Я встречался с ней позже. Да, всё когда-то бывает впервые... Большие классы, возраст и опыт не сделали её лучше и даже не оставили её прежней. Но, тот период остался в памяти тёплым и добрым воспоминанием несмотря ни на что. Спасибо ей за всё.
***
Вообще, тот Трудновский тракт был километрах в двадцати. Но, идти до него нужно было без всяческих намёков на просеки и даже заброшенные дороги. Однако, места те были очень богаты дичью и оно того стоило.
В тот май мы с Юрой попали на выходные вместе и решено было двинуть туда на косачиный ток. Юра утверждал, что там есть хорошая избушка и что хозяин по весне не охотится. Вышли к избушке уже вымотанные основательно. По ложкам снега было по пояс, а по пригоркам грязь такая, что только болотники и выручали. В смысле "к избушке", это - чисто фигурально. Избушки не было, а угли дотлевали. Её спалили вчерашним днём, кто и зачем непонятно. То есть, время от времени избушки жгли какие-то непонятные кто-то и отловить их ни разу так и не удалось.
Посреди поля, в расчёте на посуду и тёплый ночлег, они тогда остались чуть ли не перед самым закатом. Ну, хлеб был, сало, лук...
Но, всё равно, было грустно и тоскливо. Из сгоревших спинок кроватей, уцелевших досок и прошлогодней травы попытались соорудить хоть какую-то стояночную лежанку. Собрали хвороста и обгорелых досок на костёр.
Сергей пошёл найти хоть что-то съедобное в ближайший ложок, Юра остался пытаться доделать стоянку для ночлега.
Собственно, выбор добычи по весне очень сильно узкий. Да, если бы чуть пораньше, что можно было бы попытаться косача на вечернем току поймать, но было уже поздно. Темнело. За оставшийся час получилось подстрелить три дрозда и голубя. Причём, голубя еле-еле, на излёте.
Это Юра тогда придумал выпортошеных птиц набить солёным салом и запечь в глине. Да, получилось так, что позже это воспроизвести не получилось ни разу. Вообще, есть мнение, что ничего вкуснее дрозда, запечённого с салом в брюхе в глине на костре, позже есть вряд ли приходилось в типе пищи "дичь". Были и перепёлки с имбирём, и пельмени из рябчиков, и зячье рагу в сметане... Те дрозды были какими-то сильно другими. Да, возможно дело было в случае и ситуации. Но, это ничего по сути не меняет.
Перед рассветом они заняли позиции под черёмухой на ближайшей полянке, которую до наступления темноты присмотрели. Шалаш делать не было ни времени, ни смысла. Просто сели под черёмухой на две доски и ждали. Как договорились, поиск цели, опуск ствола, тихое "раз-два-три" от Юры.
Двух косачей срезали так, что выстрелы слились. Посидели минут десять. Косачи вернулись. Второй залп получился хуже и юриного подранка пришлось догонять в ложке. Догнали, правда...
К вечеру были дома.
Квадратное окно было выполнено из четырёх стеклоблоков, один из которых, судя по всему, кто-то выскреб. Во всяком случае, по наличию раствора было понятно, что было как-то так.
На улице было около -5, что для Грузии было лютейшей зимой при очень высокой влажности. Одиночка такой "роскошью", как батареи отопления, оборудована не была. Ночью было ещё холоднее. Первые часов шесть получалось ещё как-то двигаться и греть организм через это. Потом организм начал замерзать и в движении.
Заткнуть дырку от стеклоблока шапкой, которую не отняли вместе с ремнями, Сергей догадался не сразу. Да, начала мёрзнуть голова, но в целом в камере стало самую малость теплее. Бетонный мешок нагревался только от температуры тела, а тело нормально питалось пару суток назад и на сколько могло хватить его, измотанного армейскими столовыми, можно было только догадываться. Спать сидя, подогнув ноги от бетонного пола получалось только очень недолгое время, пока спящее тело не начинало кренить в падение.
На вторые сутки откуда-то взялось ещё чуть-чуть сил на то, чтобы отжиматься и греть мышцы, разгоняя кровь. Принесли кусок чёрного хлеба грамм на сто и полкружки крашенной чем-то холодной воды, которая должна была обозначать, наверное, чай. Принесли почему-то утром, а потом, до вечера, вообще никто двери не открывал ни зачем. В туалет не хотелось оттого, что было нечем. На третьи сутки опять принесли такой же "завтрак". Начала немного кружиться голова и появилась этакая слабость с безразличием ко всему. На третьи сутки отжиматься уже не получалось. Мышцы потихоньку затекали и начали болеть. Начала мёрзнуть сильно голова. Проветривание с согреванием головы шапкой помогло не очень. Третья ночь была самой страшной. Ещё и на улице похолодало. В короткие минуты потери сознания сидя на табуретке, которые вряд ли можно было назвать "сном", снились тёплые полати на печке у бабушки и булькающий на плите печи чугун со щами.
На четвёртые сутки пришёл выводной с начгубом и его вывели в коридор. Спросили, хочет ли он в туалет. Сводили. И отвели в общую камеру.
Ноги едва держали. Сил что либо говорить или, тем более, что либо делать не было никаких. С порога открывалась картина, которая не предвещала ничего хорошего. Общая камера была большая, метров двадцать квадратных. Дощатый пол, пять радиаторов батарей, два окна из десятка стеклоблоков. Посредине довольно большой стол и шесть табуреток, всё прикрученное к полу. За столом сидели четверо, ещё двое на полу у батареи. У сидевших за столом точенные нарощенные каблуки, толстая и высокая подшива, кожаные ремни и морды такие, какие по-молодухе не наесть даже в хлеборезке.
-Это ты что ли в мешке сидел вчера-позавчера?
-Где?
-Ну, в одиночке.
-Да, я. Трое суток.
-Мда... Видать с интересной историей ты сюда попал, раз такое тебе отмерили. Выглядишь ты, прям скажу, очень не очень.
Как звать-то, родом откуда?
-Сергей. Из Красноярска.
-Опаньки! Зёма, значит!
-Ты тоже с Красноярска?
-Нет, с Комсомольска. Но, тут любому с наших краёв радуешься... Это у этих всё, если за сто километров, так - ни разу не земляки. А у нас, от Сахалина до Урала всё один народ. Будем знакомы, мы с тобой тёзки. Всё потом, а пока вались вон к той батарейке, там самое тёплое место, и топи массу пока в себя не придёшь. Жрачку на тебя я тормозну, потом похаваешь.
Сергей лёг на дощатый пол под радиатором и моментально выключился из реальности. Снился ему отец, который посадил его на коленки и гладил по голове, приговаривая: "Ничё, Сергуня... Всё будет нормально. Прорвёмся!".
***
Сейчас это представляется странным. Тогда это считалось чем-то обычным. Но, если посидеть, вспомнить и подумать...
Елена Петровна, двадцати лет от роду, выпускница педагогического техникума. Да, тогда было распределение и за какие такие заслуги или грехи её сослали в деревню, в которой была трёхлетка, этого сейчас мне просто неоткуда узнать. Одна ученица первого класса, одна третьего и трое во втором. Пятеро всего. Но, выкладывалась она полностью и, вспоминая, я склонен считать, что учителя, более преданного своей профессии я не встречал позже. Собственно, она на нас какие-то нововведения обкатывала, судя по всему. Водила нас вокруг деревни, одновременно ведя уроки за три класса. Рисовала большущий такой лист ватмана на пять звёзд, в каждой из которых было штук по полста лучиков и каждый лучик закрашивался красным за "пятёрку". Давала совершенно невероятное количество всякого такого, что совершенно не было в учебниках.
Можно сказать однозначно, что шить иглой чё угодно меня научила она. Любыми стежками, из любого положения, с пришиванием заплат и пуговиц.
Когда зимой батя увозил меня в город учиться, навовсе, она плакала. "Вы же у меня лучшего ученика забираете!". Но, тогда было нельзя никак по-другому... Она потом уехала преподавать на станцию. Стала совсем другой. Я встречался с ней позже. Да, всё когда-то бывает впервые... Большие классы, возраст и опыт не сделали её лучше и даже не оставили её прежней. Но, тот период остался в памяти тёплым и добрым воспоминанием несмотря ни на что. Спасибо ей за всё.
***
Вообще, тот Трудновский тракт был километрах в двадцати. Но, идти до него нужно было без всяческих намёков на просеки и даже заброшенные дороги. Однако, места те были очень богаты дичью и оно того стоило.
В тот май мы с Юрой попали на выходные вместе и решено было двинуть туда на косачиный ток. Юра утверждал, что там есть хорошая избушка и что хозяин по весне не охотится. Вышли к избушке уже вымотанные основательно. По ложкам снега было по пояс, а по пригоркам грязь такая, что только болотники и выручали. В смысле "к избушке", это - чисто фигурально. Избушки не было, а угли дотлевали. Её спалили вчерашним днём, кто и зачем непонятно. То есть, время от времени избушки жгли какие-то непонятные кто-то и отловить их ни разу так и не удалось.
Посреди поля, в расчёте на посуду и тёплый ночлег, они тогда остались чуть ли не перед самым закатом. Ну, хлеб был, сало, лук...
Но, всё равно, было грустно и тоскливо. Из сгоревших спинок кроватей, уцелевших досок и прошлогодней травы попытались соорудить хоть какую-то стояночную лежанку. Собрали хвороста и обгорелых досок на костёр.
Сергей пошёл найти хоть что-то съедобное в ближайший ложок, Юра остался пытаться доделать стоянку для ночлега.
Собственно, выбор добычи по весне очень сильно узкий. Да, если бы чуть пораньше, что можно было бы попытаться косача на вечернем току поймать, но было уже поздно. Темнело. За оставшийся час получилось подстрелить три дрозда и голубя. Причём, голубя еле-еле, на излёте.
Это Юра тогда придумал выпортошеных птиц набить солёным салом и запечь в глине. Да, получилось так, что позже это воспроизвести не получилось ни разу. Вообще, есть мнение, что ничего вкуснее дрозда, запечённого с салом в брюхе в глине на костре, позже есть вряд ли приходилось в типе пищи "дичь". Были и перепёлки с имбирём, и пельмени из рябчиков, и зячье рагу в сметане... Те дрозды были какими-то сильно другими. Да, возможно дело было в случае и ситуации. Но, это ничего по сути не меняет.
Перед рассветом они заняли позиции под черёмухой на ближайшей полянке, которую до наступления темноты присмотрели. Шалаш делать не было ни времени, ни смысла. Просто сели под черёмухой на две доски и ждали. Как договорились, поиск цели, опуск ствола, тихое "раз-два-три" от Юры.
Двух косачей срезали так, что выстрелы слились. Посидели минут десять. Косачи вернулись. Второй залп получился хуже и юриного подранка пришлось догонять в ложке. Догнали, правда...
К вечеру были дома.
